К. Малевич. Черный квадрат
Авангард и его парадоксы
Что такое авангард и с чем его едят
При слове авангард у нас чаще всего возникает несколько прочных, (врезавшихся в коллективное сознание) устойчивых ассоциаций – (скорее всего), в первую очередь многим подумается, что это что-то непонятное и сложное. Затем придут мысли, что это конкретный исторический период развития истории искусства. Либо это «Черный квадрат» и прочие эксперименты. Либо «авангард» – это просто синоним ультра-современного, не утрачивающего при этом коннотации сложности. Вопрос о том, почему авангард неизменно воспринимается как нечто трудное, не поддающееся пониманию, заслуживает отдельного подробного анализа, но вот что можно отметить с максимальной точностью, так это то, что лейбл авангарда как «элитарного» искусства, сохраняется на протяжении долгого времени – почти столетия. Он мыслится как искусство с довольно высоким порогом вхождения. И, собственно, является таковым.
Был ли авангард таким изначально? И что он представляет собой в принципе? Давайте разбираться.
Валерия Муратова
Авангард - понятие многозначное
Многие теоретики культуры и историки искусства посвятили изучению этого феномена и выведению своих стройных теорий десятки лет. Я не стану предлагать вам переложение этих мыслей, а предложу некоторую почву, отталкиваясь от которой вы сможете легко предпринять серию собственных суждений и умозаключений о таком явлении, как авангард. Я предлагаю рассматривать авангард сразу с нескольких точек зрения и держать в голове, что некоторого универсального определения этого термина и какого-то канонического, предпочитаемого значения здесь нет. Авангард можно рассматривать как культурно- исторический феномен и как философскую категорию – как артефакт и как сущность. Само это разделение уже будто бы задает парадоксальный вектор и прямо кричит о своем противоречии.
Авангард как артефакт, как феномен – это конкретный период в истории искусства на рубеже XIX-XX веков, чаще всего здесь подразумевается рубеж XIX-XX века, вплоть до 10-20-х годов, когда авангард разворачивается во всей своей полноте, особенно, если мы говорим о русском авангарде, который является тоже довольно специфическим феноменом. Разумеется, такое определение мы можем дать лишь ретроспективно: хотя у художников-авангардистов и авторов многочисленных эстетических манифестов была прямая интенция революционного преобразования искусства и они, возможно и мыслили себя новаторами «здесь и сейчас» – осознавали себя теми, кто переворачивает устоявшиеся правила игры – но они явно не осознавали себя как рамочную эпоху и не рефлексировали над многими характерными чертами времени. Эта рефлексия принадлежит исследователям и, во многом, такое определение постфактумное и опосредованное. Его можно назвать синтетическим.
Авангард как сущность – как философская категория – уже ближе к феноменологическому определению. Говоря простыми словами, это то, чем авангард является по сути своей – его наполнение, его внутренние глубинные черты, существующие в моменте. В таком определении авангард мыслится как живая подвижная конструкция, чье содержание может незначительно, но трансформироваться, сохраняя при этом внутренние сущностные черты. Их как раз-таки отчетливо понимали и осознавали художники-авангардисты, одними из первых начавших подвергать собственное творчество серьезному теоретическому осмыслению. Такое определение можно назвать органическим. Оно пересекается в ряде аспектов с выведенным мною синтетическим определением, но мыслится авангард в этом случае несколько глубже и несколько на ином уровне, используясь при этом в других контекстах.
Авангард как эпоха при этом шире исключительно художественного феномена, шире феномена визуального и литературного, это не только про искусство (хотя и про него тоже, конечно же). Авангард – это культурная конструкция. Уместно обратиться к этимологии – с французского «авангард» это «передовой отряд». Такое значение отсылает нас одновременно к нескольким важным зацепкам. Во-первых, это милитаристская метафорика, которая будет ярко выражена в авангардной эстетике. Во-вторых (это немного уточняет «во-первых») – это революционная метафорика, термин авангард начинает входить в обиход после ВФР, являясь на тот момент скорее категорией политической. В-третьих – это одна из наиболее значимых дефиниций – авангард связан с постоянным, непрерывным движением вперед. Авангард всегда впереди, даже самого себя. Это беспрестанное ускорение, динамика, преобразование. Это определение во многом объясняет, дополняет и примиряет первые две этимологические характеристики. Наиболее важные вещи, которые мы можем вытащить для себя из этого определения – это подвижность, динамика и внутренняя темпоральность авангарда, а также его эмансипирующий и освобождающий потенциал. Эту ниточку мы можем проследить, начиная от революционной подоплеки – ведь революция, особенно понимаемая не с точки зрения политического события, а как метафора, это не только про слом старого и конституирование нового, сколько про высвобождение преобразовательного потенциала и про последующее освобождение витальных сил. Поэтому авангард интересен как пространство свободы и пространство, эту свободу высвобождающее – творчески и политически.
К. Малевич. Черный крест
К. Малевич. Черный круг
2 черты одного авангарда: ускорение времени и свобода
Раз мы определились с базовыми и наиболее интересными характеристиками авангарда, предлагаю остановиться на них чуть подробнее. Именно эти характеристики и запускают цепочку парадоксов и противоречий, на которых строится и зиждется авангард как таковой. Одним из самых необычных и интересных для осмысления аспектов является, несомненно, временной аспект. Только вдумайтесь – постоянный, не прекращающийся поток инноваций, ни на секунду не сбавляющий темп. Скорость, которая только набирает обороты. Это как гоночная машина без педали тормоза. Как ракета во время запуска. Как действие без обратного эффекта. Красивая, опасная, поэтичная и немного пугающая метафора. Лучше всего такое специфичное авангардное понимание времени можно услышать и прочувствовать в Свиридовской сюите «Время, вперед!». Примечательно, что она была написана в 1968 году – это значимая для культурной истории дата, которую часто пытаются обозначить как начало своего рода «нового авангарда», который должен был наступить после студенческих протестов и ряда культурных революций. В этой сюите, с одной стороны, сливаются пульсирующие, механические звуки - словно все машины мира единовременно включаются на полную мощность и создают такой сильный искусственный организм, который способен разломить само время, переконструировать его, выйти за его рамки и обогнать его. Звуки, отдаленно напоминающие паровой локомотив, как бы подчеркивают этот несбавляемый пафос. С другой стороны, чеканный ритм похож на огромную стройку (или перестройку?) – словно все люди мира конструируют новый мир, который будет жить по другим законам, в том числе и по новым законам времени. Это произведение интересно и как ретроспективная попытка осмысления авангарда (с безоговорочным попаданием в самое сердце явления), и как самобытное произведение, встраивающееся и в свою собственную эпоху.
Авангард – это про время и актуальность. Художники и литераторы провозглашают искусство свободным и доступным, предлагают вынести его из музея на улицы, а музеи признать если не свалкой истории, то как минимум ее пыльным кладбищем. Здесь-то и начинаются противоречия.
Временной парадокс 1: авангард провозглашает искусство актуальным, однако ускорение художественных инноваций и новых стилей неизменно провоцирует устаревание еще недавнего «нового» и тем самым стимулирует музеефикацию. Ту самую музеефикацию, с которой теоретики и художники авангарда предлагают всеми силами бороться. Авангард и постоянное нарастание скорости, увеличивающейся в геометрической прогрессии, делают этот процесс ускорения инноваций более плотным, тем самым форсируя не появление «нового», а все большее порождение неактуального и «старого». При этом, время жизни «нового» существенно сокращается, оно становится старым, не успев обрести собственного бытия в полном смысле. Настоящее сокращается, как пишет Г. Люббе, это выражается в том числе и в том, что мышление становится все более ретроспективным или же, напротив, обращенным в будущее – взгляд авангарда всегда обращен вперед, в то время как взгляд обывателя, не успевающего идти в ногу со временем, все больше обращается назад, чтобы успеть потребить весь этот нескончаемый поток быстро отслуживающих свое авангардистских новинок. Вещи не успевают обрести свой смысл и трансформируются в реликты.
К. Малевич. Косарь
Временной парадокс 2: авангард запускает свой собственный жизненный ритм, однако постоянное ускорение, выражаемое в эстетике и связанное с намерением социальных преобразований не всегда соотносится с реальными темпами жизни. Более того, оно не соотносится с реальными темпами жизни тех, на кого это искусство должно оказывать наибольшее влияние. Тех, для кого оно делается и на кого направлено – то есть попросту говоря на всех. Кто эти все? Авангард, мыслящийся как искусство, доступное всякому, искусство, которое должно жить на улицах и окружать нас повсюду, очевидно направлен на «простых людей» (здесь можно усмотреть даже немного наивный просветительский пафос) – в начале XX века ими были пролетарии. Интересно, как тэйлоризация процесса производства и чеканный конвейер, который как бы монотонно делает время не существующим и бесконечно его размазывает, соотносится с постоянным авангардным ускорением. Это ускорение часто тоже имеет механистическую окраску и метафорику. Таким образом, авангард создает как бы дополнительное временное пространство, которое, вступая в некоторые отношения с временными пространствами различных социальных групп и целых классов, образует своего рода временные петли. Дальнейшее культурное развитие и восприятие времени уже не могло оставаться гомогенным и соответственно укоренило вот этот интересный временной аспект и раскручивалось в его рамке, постоянно усложняясь.
Вернемся ненадолго к тезису об авангарде как об актуальности – раз искусство актуально, оно должно быть доступно многим. Раз оно про актуальную повседневность, про «здесь и сейчас» и про «здесь и сейчас» завтрашнего дня, то оно должно быть обращено к тем, кто находится «здесь и сейчас» и кто это «здесь и сейчас» строит и конфигурирует. Иными словами, авангард с фиксацией на неизменной актуальности провозглашает искусство доступным.
Здесь реализуется его освободительный потенциал – искусство свободно и доступно людям, искусство должно стать массовым (негативных коннотаций у массовой культуры, равно как и специфического современного для нас понимания этого термина пока не существует).
На самом деле авангард и свобода очень тесно связаны – как в революционно-политическом аспекте, так и в аспекте творческом. Эстетические манифесты коррелировали с социальными программами. Художники (в широком смысле) действительно вскрывали многие общественные устои и социальные институты. Как минимум, для того, чтобы быть творцом больше не обязательно быть частью Академии, не обязательно следовать литературной традиции, не обязательно быть частью определенного социального круга. Появляется широкий доступ к творчеству. Более того, творчество и искусство получают новый виток «романтизации», окончательно порвав с ремесленным семантическим пластом. Если, например, романтический творящий субъект окружен мистикой, роком, загадкой и тайной, то творящий субъект в авангарде с одной стороны окончательно порывает с этой традицией (как и со всеми другими), но с другой, активно эту традицию продолжает – поэт, активно перестраивающий мир и мыслящий себя тем, кто стоит в авангарде этой перестройки, тем, кто стоит во главе принципиально нового искусства и нового понимания мира, кто он, если не бессмертный пророк и пафосный романтический герой? Социальные преобразования, утопический рай равенства возможностей и равнодоступного искусства – это все про авангардистскую идиллию.
Эмансипирующая сила авангарда заключалась и, например, в открытии и появлении в публичном пространстве большого количества художниц. Художниц, которые были полностью самостоятельными и независимыми творческими единицами, обладавшими тем же влиянием и авторитетом, тем же социальным и культурным капиталом, что и художники-мужчины. И, соответственно, теми же возможностями для самореализации. После этих строк хочется немедленно восхититься и про себя сказать: «Прогрессивно!». И это именно так - авангард и прогресс идут рука об руку, а социальные и политические изменения не только сопутствуют и благоприятствуют авангарду, но и составляют важную и значительную часть его эстетической программы.
И все было бы хорошо, если бы снова здесь не было существенного внутреннего противоречия.
Социальное противоречие 1: при эксплицитной установке авангарда на доступность искусства для широкой публики и на его массовость – без тиражирования и упрощения смыслов – сохраняется очень высокий порог понимания. Доступность сложных теоретических пассажей для большой аудитории сомнительна. Пусть некоторые из них и написаны в форме манифестов, что должно сделать их восприятие понятными всем, но понять, почему супрематизм – это про форму, что здесь и от чего освобождается, почему это высшее искусство и какого черта прямоугольники и круги висят в «красном углу» без знания предшествующей традиции, без нахождения внутри сферы искусства и без базового знания истории искусства практически невозможно. Многие вещи, проделываемые авангардистами, выглядят провокационно, пошло и непонятно. Сталкиваясь с профанным и обыденным восприятием объектов искусства - будь то литература или живопись – авангардисты попадали впросак. Это восприятие похоже на искусство до его дегуманизации – зрители или читатели соотносят его с эмпирическим опытом или со сферой практического, а сталкиваясь с намеренным усложнением или с чем-то непривычным, с чем-то, чего нет в окружающей действительности, они оказываются лишены способности оценить происходящее или представить взвешенную критику. Достаточно вспомнить отзывы рабочих, отчасти цензурные, на трагедию Маяковского «Владимир Маяковский». Так авангард становится заложником собственных ожиданий и надежд, и так к нему прикрепляется бирка элитарного искусства, сложного для понимания. При этом – еще один парадокс – во времена первых выступлений футуристов, большая часть просвещенной публики с тонким вкусом была крайне возмущена и недовольна подобной грязью. В дальнейшем же происходит тотальная инверсия и его восприятие трансформируется.
Возможен ли авангард в настоящем?
Вопрос, конечно, риторический, но тем не менее интересный. Очевидно, что по прошествии более, чем ста лет после расцвета авангарда формула «можем повторить» конечно же не сработает – изменилось и время, и эпоха, и контекст. И постмодерн уже не только пришел на смену модерну, но переживает свой кризис (а по мнению ряда исследователей уже вовсю наступил метамодерн). Изменилось и восприятие времени, а те темпоральные особенности, которые мы выделили как парадоксальные и характерные для авангарда, успели не только укорениться, но и специфически интегрироваться в нашу повседневность. Авангард, воспринимаемый как культурный феномен, как артефакт и как эпоха, которую точно невозможно воспроизвести, и в такой обертке он уже не наступит – нам остается только романтизировать и мифологизировать, а еще помнить о вреде анахронизмов и понимать одновременную герметичность и проницаемость эпох. Говоря об авангарде как о сущности, об авангарде как таковом, который многими современниками до сих пор мыслится как синоним слов «прогрессивный», «концептуальный» и «оригинальный», то позвольте мне один каламбур. Авангард в принципе не может быть в настоящем. Авангард живет в фантомной временной петле, которую сам и создает – он всегда существует либо в будущем, на которое ориентируется, либо в прошлом, где в ближайшее время сам и оказывается. Сейчас авангард существует преимущественно в музейной среде, а также на страницах книг по истории искусства и на онлайн-просветительских платформах, в университетских кабинетах и в своих собственных текстах. Возможна ли новая революция - социальная и политическая - которая будет форсировать процесс создания нового искусства (или наоборот)? Валидна ли до сих пор категория «нового» искусства, когда современные технологии упростили возможность делиться своим творчеством, жанровое деление упразднилось, а художники представляют различные сумасшедшие эксперименты каждый день? Можно ли назвать тогда этот процесс уже наступившим авангардом? Возможно ли разглядеть ту самую субстанциальную сущность авангарда в постмодернистской эклектике? Существует ли «дух авангарда», который бесплотно присутствует в нашей повседневности, или же он навсегда законсервировался в музейных и культурных реликтах? На эти вопросы уж точно не существует однозначных ответов и эти аспекты однозначно подлежат дальнейшему осмыслению.
Э. Лисицкий. Проун
